2.
Сомненья нет, это твоя грудь, и это тебе стало вдруг так больно. Ты с тоской думаешь о том, что к предметам, которые тебе неодходимо напяливать на себя по утрам, должна бужет добавиться ещё одна вещица, без которой теперь даже при твоих-то размерах не стоит даже и думать высовывать носа из дому. А приобретаются такие штуки исключительно в специальных магазинах, или, по крайней мере, в километровых отделах вторых-третьих-энных этажей, в морях, ворохах и пышной пене ослепительно-белых, таинственно-волнующих чёрных, элегантно-серых, вызывающе-красных, напыщенно-лиловых, тёмно-томно-синих, невинно-зеленоватых кружав и почти невесомого, в своей полупрозрачной тонкости едва различимого дуновения атласно поблёскивающей или мягко вельветистой на ощупь ткани...
Ты вспоминаешь, как нынче под Рождество набрался-таки храбрости, и двинул вслед за каким-то так же долго сомневавшимся пареньком, чуть-чуть неловко и боком пробирающимся сквозь это море свежевзбитой пены и воодушевлённых женских рук, перебирающих, прикидывающих, ощупывающих, разглаживающих и изредка высоко поднимающих или передающих куда-то эти поистине драгоценные творения, дабы удостовериться в правильности своего выбора у мнущегося на краю этой таинственно-запретной зоны или тут же, за спиной, супруга или приятеля, которым на этот раз повезло хотя бы с тем, что не надо, заливаясь смущением и краской, объяснять сбежавшемуся рою продавщиц, что именно и приблизительно какого размера ты ищещь, и на чью из них больше всего похожа грудь той, чей будущий подарок вызвал такие оживлённые дебаты и дискуссии и зажёг непередаваемо соблазнительные искорки в глазах.
... Паренёк не выдержал и минуты, и сбежал, красный, как рак, бормоча «да я потом как-нибудь, да и не к спеху оно...», но ты остался твёрд в своём намерении, и тогда ночью под ёлкой я обнаружила маленькую серебристую с синим коробочку, перевязанную серебряным шнурком, из которой на мои колени выпало тончайшее сокровище на узеньких бретельках, чашечки которого наполовину покрывал - или наоборот, открывал? - ажур изящной кружевной полоски.
В тишине и полумраке, нарушаемых лишь шорохом падающего за окном крупными хлопьями снега и светом уличного фонаря, перемешивающимся с трепещущим мерцанием рождественских свечей, ты присел тогда рядом со мной, нежно прикоснулся губами к внезапно забившейся на моём виске жилочке, и очень медленно и тихо расстегнул длинный, спускающийся ниже поясницы, замочек на моём в ту же минуту плавной парчовой волной соскользнувшим с плеч вечернем платье...
Наверное, ну у кого на свете нет и быть не может таких вмиг заледеневших и негнущихся пальцев, какими были твои, когда ты пытался застегнуть миниатюрную пряжку замочка у меня на груди. Вновь и вновь она упрямо выскальзывала из сразу же ставших непослушными тебе рук, и тебе вновь и вновь приходилось находить и собирать воедино эластично разлетающиеся ажурные половинки, никак не желающие подчиниться твоей воле и встать на пути невольно угловатых прикосновений пальцев и моих по-девичьи небольших, вконец задрогнувших и изо всех сил потянувшихся к теплу твоего тела грудей. Я взяла тебя тогда за руки, и, приложив их к себе, так, чтобы ты слышал через них и без того заполняющий всё пространство колот моего сердца, какое-то время просто согревала их своими пылающими от жара ладонями...
...на месте которых я сейчас вижу бугорки-подушечки разделяемых с Тимкой на время колдовства кошачьих подошв, которые он - вернее, мы оба - с таким увлечением облизываем, запуская язык в самые глубокие ямочки у основания спрятанных по такому замечательному случаю поглубже коготков, и мурлыкая, умываем таким образом намыленной лапой себе мордочку, а заодно и шкурку за ушами. Предаваясь самоудовлетворённому, по сто раз на день повторяющемуся Тимофейкиному ритуалу наведения красоты и блеска, я с не менее приятным удовольствием представляю теперь, как однажды ты снова окажешься у ёлки, и на этот раз не кому-то другому, а именно тебе выпаст на долю распаковывать перевязанную серебряным шнурком маленькую коробочку, таящую в себе белоснежный секрет дамской галантереи! И - ну только представь себе такое! - накануне уже не ты будешь бегать и трепать своё терпение и нервы в её поисках, а кто-то, кто потом ночью так же тихо подсядет к тебе, и так же нежно обнимет тебя за сразу же становящимися такими открытыми и покорными каждому движению его рук плечи. И, словно завороженный, ты не сможешь даже пошелохнуться, каждой своей готовой сорваться и кинуться в бездну клеточкой ощущая, как чьи-то вмиг закоченевшие и подрагивающие пальцы медленно разводят длинную, уходящую в глубинку ниже поясницы молнию на твоём поблёскивающем золотым шитьём вечернем платье, и оно так же бесшумно соскальзнёт с твоей оголённой груди, вздрагивающей и пылающей под ласками прикасающихся к ней, так вожделеющих тебя рук и губ, и ты едва сумеешь долго сдерживать нарастающий в горле комок крика, готовый разорваться от сладкой истомы насквозь пронзающих и глубоко развергающих твоё нутро молний страстного и безудержного желания.
... Подарок остался лежать в заветном ящичке твоего стола, как память о той незабываемой ночи. Горя от смущения и нахлынувших на тебя воспоминаний, ты нашёл заветную серебристо-синюю коробочку, вдруг ставшими опять деревянно-непослушными пальцами открыл её, и на твои колени - точно так же, как когда-то на мои - невесомо выпало кружевное чудо с такой непослушной пряжечкой в уголках треугольников, которым теперь предстояло сойтись и покрыть уже твою собственную грудь. Всё в твоей душе восставало против этого, ведь твои руки ещё хранили в себе память о том, как они чувствовали сквозь эту тонкую ткань прикосновение моих затвердевших сосочков.
В голове твоей стучала мысль: не смей, я же мужчина, и всё, что со мной происходит и кажется мне таким реальным, всего лишь временное помутнение, непонятный изворот природы, и раньше или позже всё обязательно вернётся на свои места, наваждение пройдёт, и мы ещё попьём с ребятами пивка в нашей закадычной мужской компании, пообсуждаем девчёнок, погоняем мяч на стадионе, по субботам, ровно в десять... Ты ещё не веришь, не хочешь поверить, что уже никогда не будешь играть в фубол, и только твердишь, твердишь про себя, что такого просто не может быть, что ты мужчина, и что стоит тебе только закрыть глаза...
Но в то же время необыкновенный прилив осознания ожидающей тебя теперь неизбежности, перемешанный со взвинчивающим чуть ли не до потолка чувством любопытства, а как могло бы смотреться на тебе содержимое поблёскивающей коробочки, и ощущения забравшегося под кожу доселе неизведанного червячка ревнивости к некоей отвлечённой сопернице, посмевшей опередить тебя и одеть это на себя первой, побороли в тебе последние сомнения. Мысли о футболе и пиве вдруг стали настолько излишними, непонятными и никому не нужными, что ты невольно поражаешься и на долю секунды чувствуешь себя как ребёнок, у которого отобрали бесполезную и затасканную, но от этого так приросшую к сердцу игрушку... А ведь договаривались же вчера ещё с Вовкой и Серёгой... да что это я ещё в ночнушке, скоро же Светка заявится, какой-то свитерок обещала уже с неделю притащить показать, он ей вроде не подошёл, а мне, может быть, как раз, ну заодно и сплавлю ей ту надоевшую юбку, сама всё равно же больше её никуда не одену, а Светка с причудами - и не то ещё напялит!... Ах, а всё же как я хороша в этой сорочке - и кто выдумал, что ночнушки только ночью можно носить, ведь это так красиво - видеть себя в ней в зеркале, такую женственную, нежную, милую... выгнуться кошечкой... послать себе воздушный поцелуйчик... да, я же вроде лифчик собиралась померить... ой, мамочка... да что же это я делаю? неужели это мои собственные мысли? Что это со мной, что происходит у меня в голове?...
Ты растерян и поражён, в глазах играет вся гамма чувств, которые спутанным вихрем роятся внутри тебя, и я готова расцеловать это твоё так похорошевшее, своей оживлённой мимикой насквозь выказывающее весь мир вмиг заливших тебя огромным, немного шаловливым, немного беспокойным потоком эмоций личико, на милые черты которого мне так нравится смотреть в этот момент!
Мысль о содержимом серебристой коробочки оказалась сильнее твоего противостояния происходящему, и, торопливо выпутав себя через голову из своего так прелестно и искусительно вырезанного и присобранного на груди ночного одеяния, ты снова шагнул к зеркалу, попутно отмечая, что трусики на ночь мог бы и скинуть, а то и вправду, как говорила когда-то мама, резинка нажмёт, и вообще негигиенично - ночью, доченька, тело дышать должно, а не в нейлончики всякие кутаться...
Но как, как она могла тебе такое посоветовать? Ведь ты вроде ещё не совсем спятил, и отлично помнишь, что до сегодняшнего пробуждения включительно всю свою сознательную жизнь прожил парнем! Ой... но тогда почему так до мельчайших подробностей живо и ярко воспоминание о том, как она учила тебя в первый раз... , а потом... и ты краснеешь до ушей, и не можешь объяснить себе, залила ли тебя краска воспоминаний девочки, первый раз столкнувшейся с - как их мама тогда назвала - «маленькими женскими тайнами» - да нет же, она сказала тогда «секретики», потому что это же тогда в школе у нас было такое словечко-прилипалка, и она от меня научилась, и только потом стала говорить «тайны», - или же это смущение взрослого мужчины, мозг которого вдруг познал все эти тайные секретики до последних мелочей, приобщился к ним, и от его внимания уже не могла бы ускользнуть ни самая вычурная женская уловка, ни самый тонкий и прозрачный намёк или едва уловимый жест?
Сидя у зеркала, ты попытался было попробовать найти ответ на этот странный вопрос, но уже через секунду твоё внимание уже полностью было приковано к отражению твоих ставших такими хорошенькими и наполненными грудей. Как это странно, впервые ощущать этот пусть и не такой уж большой, но вес, вес собственной груди! Опуская голову, ты думаешь о том, что ещё никогда не видел женскую грудь с этого угла... по крайней мере, теперь не надо охотиться за девушками, чтобы увидеть это чудо под чьей-то блузкой - достаточно просто расстегнуть пуговички на своей и подойти к зеркалу, столик под которым сейчас буквально ломится от живописной неразберихи сверкающих вычурными гранями флакончиков духов и заполненных всякой всячиной стаканчиков, пузырёчков, косметичек и шкатулочек, так естественно занявших место двух твоих любимых одеколонов, ещё вчера утром одиноко стоявших там в самом полнейшем порядке.
Поместив себе на запястья, за ушки и в ложбинку между грудей по капле янтарно отливающей и благоухающей жасмином жидкости из одного из сверкающих флакончиков, и полностью поменяв порядок расположения предметов и предметиков твоей косметической коллекции, ты наконец-то предаёшься тому, ради чего уже с полчаса тому назад и подсел к зеркалу. Держа на весу ещё хранящий на себе аромат моих духов подарок, который на этот раз примеривать собирался ты сам, чётким ходом мыслей аналитика ты установил, что самому одевать эту штуковину только на первый взгляд требует гораздо более сложных навыков и замысловатых движений, чем те, которыми ты так искусно сумел когда-то надеть её на мои плечи, - о застёжке же ты пока решил не думать, решив, что потом оно как-нибудь само собой образуется. Всё просто: нужно только найти, где у этого здесь "рукава", потом засунуть в них по очереди руки... - ну не выскальзывай же ты! так же запросто и шею можно свернуть!... Ах ты... ну да ладно, сбрасываем, расправляем, новая попытка с одновременным контролем своих точно вымерен-нны-ы-ы-ых дви-ии-и-же-е-..., ага, ещё раз: -же-е-ний! - ну наконец-то - в зеркале! Теперь осталось только застегнуться - м-да, как бы нам тут застегнуться, хоть кто бы подсказал... Но не зря же ты в школе всегда был пятёрочником по черчению, и одной лишь секунды пристального изучения вида сверху данной замысловатой конструкции было тебе достаточно для того, чтобы вмиг понять и разобраться в сути её работы, после чего ты безошибочно производишь сборку, которой удовлетворённо даёшь сам про себя оценку: "прецезионная". Впрочем, уже через мгновение, в течение которого ты ощущаешь чуть ли не потрескивающее напряжение облегающей твои формы ткани, оценка дополняется поправкой: "... с очень, ну просто очень большим натягом"...
