Это началось давно, еще в детском саду его не покидало смутное ощущение какой-то неестественности своего бытия. Как будто он играет в чьей-то чужой жизни, в чужом теле, думает чужими мыслями. И тем не менее он всегда был самим собой и никем более. Об этой игре больше никто не ложен был знать, и правила этой игры были написаны свыше, и он, как никто другой, знал их и ненавидел их.

Он говорил о себе - "Он", хотя чувствовал в себе "Ее". И только позже, в 18 лет, научившись погружаться в свое я, он узнал, что же все-таки случилось...

Она жила в 15 веке в румынском княжестве, где состояние войны было более естественным, чем мир, а женщина в походе была незаменимее, чем лошадь. Под ее началом был небольшой маркитанский обоз, а саму ее называли не иначе как леди Капитан. На ее недолгом веку, а шел ей тогда 28 год, в ее кибитке уже побывало немало мужественных воинов и молоденьких новобранцев, уходивших от нее порой в объятия самой смерти.

Как и многие румынские маркитантки, она была немного ведуньей, и вместе с прощальным лобзаньем глядя в глаза возлюбленного, часто видела в них его последний вздох. Это была ее жизнь, ее судьба.

Но никогда, глядя на себя в зеркало, она не смотрела в глаза себе. Сама мысль увидеть в них свою жизнь и смерть сводила ее с ума, и приводила в трепет все ее существо.

Но вот однажды, февральским утром своего 28 дня рождения, она лежала в объятиях бравого лейтенанта. Уже пропели подъем рога и последние ласки оставляли недолговечные награды любви на их обнаженных телах.

Прощаясь, он оставил ей маленькое золотое зеркальце с гравированной крышечкой, добытое накануне в бою.

Оно было такое изящное и теплое, что она не могла оторвать глаз от этой милой вещицы. Наконец, дабы использовать его по назначению, девушка открыла крышку, и только собралась посмотреть на свою растрепанную челку, как ее рука дрогнула и в маленьком окошке на нее взглянули ее же прекрасные серые глаза. Что-то вспыхнуло, показалось, из самого сердца брызнули ослепительные брызги, и весь мир вдруг оказался в этом маленьком серебристом осколке, а ее душа, нырнув в него, превратилась на время в солнечного зайчика.

Эта была просто чья-то глупая оплошность, оставить у нового разума старые чувства. У мужского тела женскую душу. Как это произошло, он не понимал, но чувствовал, что во всем виновато Зеркало. Еще в школе, бывало, оставшись дома один, он подходил к большому зеркалу в прихожей и разглядывал свое отражение, удивляясь, как это стройное юношеское тело может так по-женски стоять, изгибаться и покачивать бедрами.

Иногда он одевал на него сестринские трусики и кружевные боди, перетягивал талию немилосердным скотчем, и снова смотрел на себя. Было и волшебно приятно приближаться к образу девушки и унизительно глупо пытаться казаться ей. Сколько раз он давал себе зарок не прикасаться к женскому белью, лечил себя влюбленностью к девушкам, и делал это искренне и естественно. Отращивал бороду и усы, занимался единоборствами и бодибилдингом. Тщетно, наступала ночь - и он оставался один на одну с этим, растворяясь в ней, постепенно принимая ее. Отчаявшись, думая, что гей, он даже пытался заниматься сексом с парнями, переодеваясь в женское, но каждый раз жестоко разочаровывался и испытывал отвращение, когда его любовник просто брал свое. После Этого ему было особенно тяжело.

Как то в феврале, накануне своего 28 дня рождения он...