1

..Эта история началась в то время, когда Евгений был еще не преуспевающим молодым бизнесменом, а пятнадцатилетним подростком, озабоченным всем тем, чем обычно бывают озабочены подростки, то есть всевозможными фантазиями, мечтами, снами, иллюзиями, кратковременное спасение от которых, под журчание воды в ванной, ему приносила только правая рука... Само собой, если бы Евгений был не правшой, а левшой, то его спасительницей была бы рука левая...

Да здравствуют, кстати, наши руки!.. Они приносят нам столько.. Столько всевозможных благ, причем не только материальных, но и духовных!.. Некоторые молодые люди так привыкают к своим рукам, что продолжают засовывать в них то, что совсем большим мальчикам следует засовывать уже в другие... э... места... и не просто в силу разрешенного законодательством возраста, но также и в силу божественного разрешения плодиться и размножаться.

Каждому, однако - свое.

Так вот, в то самое время, когда Евгений был очень-очень озабоченным подростком, его мучили не только обычные, но и очень необычные фантазии, о которых он под страхом смерти не стал бы рассказывать даже самым близким людям.

Дело в том, что время от времени, то во сне, а то и наяву, Евгений грезил о том, что он уже вовсе даже не Евгений, а Евгения... Нет, скорее даже не грезил, а эта греза, эта удивительная фантазия время от времени сама овладевала им.

Стоял Евгений, допустим, в ванной, под благословенными струями теплого душа, запрокинув голову, полузакрыв глаза и глубоко вздыхая под отзвук ушедшего оргазма, в то время как его еще недавно вздыбленное копье уже вновь расслабленно повисало между ног, так же, как и хорошо потрудивашаяся правая рука вдоль правого бедра... и вдруг как-то само собой наплывало на него это особенное ощущение... Это особенное, это совсем особенное ощущение...

Евгению вдруг начинало казаться, что бедра его становятся круглее и шире, попа делается пышной и, одновременно упругой, главное мужское достояние бесследно исчезает, заменившись чувственными губами, прикрывающими вход во влажную юную пещерку, талия делается узкой, а девичьи груди наливаются молодыми яблочками так, что их остренькие соски задорно смотрят вперед и вверх!..

«Ах!» - тихо и протяжно вздыхал в такие моменты Евгений... То есть уже воображенная Евгения... И хотелось ей наклониться, выгнув спинку, опираясь руками о края ванны и подставляя себя кому-то очень желанному, так подставляя, чтоб горячее и крепкое достояние этого «кого-то» вошло ей в ту самую, мечтающую о госте, пещерку, уже рыхлую и полную живительных соков, и чтобы этот «кто-то» подхватил Евгению сильными руками под бедра и начал двигаться в ней мощно и сладко, с каждым разом все сильнее и сильнее, так, чтобы их обоих в положенный момент настиг такой невероятный оргазм, какого ни в жизнь не достичь услиями даже самой умелой и чуткой руки!..

Но тут же эта странная, эта запретная греза уходила, и Евгению делалось ужасно стыдно, ужасно стыдно перед самим собой, и он, краснея, как рак, начинал судорожно ощупывать сам себя, с облегчением обнаруживая, что все его ценности находятся на месте, а все девичьи прелести, наоборот, бесследно исчезли, поскольку их ведь и не было на самом деле.

Иногда эта же греза настигала его в постели, ночью, перед тем как заснуть, или утром, на грани сна и пробуждения, в тот самый момент, когда его умелая правая рука как бы сама собой вновь начинала гладить его тело в сокровенных местах, тело, совершенно доступное ей потому, что спал Евгений всегда совершенно голым, и левая рука едва успевала вытащить из-под матраца и расстелить загодя приготовленную чистую тряпицу, чтоб не смущать его маму странными пятнами на простыне... И вот, когда на тряпице расплывались последние капли, и последняя волна оргазма вновь угасала, мечтательного подростка вновь настигала та же самая греза...

И Евгений, с тихим стоном перевалившись с левого бока на спину, вдруг непроизвольно разводил ноги, сгибал их в коленях, и самому себе опять казался Евгенией.. Вновь воображенная пещерка Евгении наполнялась трепетным соком, и становилась рыхлой и манящей, и вновь желанный «кто-то», протяжно и глубоко дыша, нависал над юной прелестницей, и, бережно введя в нее свое копье, постепенно начинал двигаться в ней все сильнее и сильнее, все жарче и жарче, так, что Евгения в такт его движениям и вздохам начинала стонать, двигаясь ему навстречу, в предвкушении и ожидании сладостного мощного оргазма, наступающего одновременно у обоих...

И вновь эта греза вдруг гасла без следа, и вновь покрасневший от стыда Евгений начинал тревожно ощупывать себя, с ужасом ожидая на месте данных ему природой инструментов найти совсем другие приспособления!..

К счастью, грезы всегда оставались только грезами, и всегда все его мужские признаки оказывались на месте.

Да, грезы всегда оставались только грезами.

Наяву Евгений всегда смотрел только на девушек, любуясь их очаровательными попками в джинсах, в юбках, в шортах, или в плавочках, если дело было на пляже, с особенным вниманием вглядываясь в их обтянутые тонкими топиками и блузками упругие грудки с волнительными остриями сосков, если девушки по причине теплой погоды оставляли лифчики дома.

Наяву он всегда смотрел только на девушек, и никогда, ни сама собой, ни ради интереса не приходила ему в голову мысль взглянуть на какого-нибудь спортивного вида юношу-сверстника с точки зрения своей второй натуры, представляя, может быть, то, как Евгения отдается кому-то из них.

Нет, никто из них не был тем желанным «кем-то» из его.. то есть ее грез!.. Никогда Евгения не проявляла себя вот таким образом!

Евгений был особенным юношей, и потому Евгении тоже требовались особенные моменты, чтобы проявиться в полной мере.

2

В то лето, когда Евгению исполнилось шестнадцать, его дядя подарил ему мощный японский бинокль. Этот дядя, капитан дальнего плавания, был нечастным гостем у них в доме, но зато он хорошо помнил, как Женя уже в раннем детстве мечтал быть моряком. К шестнадцати годам мечта сама собой рассосалась, но бинокль оказался очень даже интересной игрушкой.

Евгений с родителями жил в небольшом городке на Урале, в той части городка, где дома «частного сектора» были живописно рассыпаны по пологим склонам невысоких гор, там и сям поросшим хвойными деревьями. Места здесь были неописуемо красивыми!..

И, едва получив подарок, Евгений тут же, поднявшись на крышу своего дома, удобно устроился на штабельке кирпичей рядом с печной трубой и принялся обозревать окрестности, ставшие вдруг удивительно близкими. Был уже поздний вечер, почти ночь, полнолуние, и, переведя бинокль на Луну, Евгений с восторгом осознал, что теперь он может увидеть даже крупные кратеры на спутнике нашей планеты! Правда, очень трудно было удерживать их в поле зрения. Мешало даже легкое дрожание рук. Тогда Евгений лег на крышу на спину, и в таком положении разглядывать кратеры оказалось уже намного удобнее.

Долго-долго он смотрел на Луну, и в голове его роились уже совсем другие фантазии, хотя и возвышенные, но уже вполне приличные и ничуть не стыдные со всех точек зрения.

А затем Евгений вновь поднялся на ноги, и обвел окрестности биноклем в последний раз, собираясь уже спускаться.

И вдруг что-то удивительное мелькнуло в одном из дальних окон, что-то розовое и очень, очень красивое!.. Евгений медленно вернул бинокль в нужную позицию, и вновь увидел то, что так привлекло его внимание.

И, увидев это, он так и замер на месте!..

В освещенной комнате дальнего дома, хозяева которого не побеспокоились о том, чтобы закрыть шторы, он увидел трех людей. Двое взрослых, очевидно, были родителями, а третья была девушка, возраста которой было не понять, потому что Евгений мог видеть только ее попу.

Только ее голую попу!.. Потому что девушка лежала на чем-то вроде стола, с приставленной к нему в наклон доской, так, что ее тело до пояса было на столе, а ноги располагались уже на этой наклонной доске. Сорочка, или платье девушки было поднято высоко вверх и закинуто ей на спину, а ее трусики были опущены до колен.

Взрослые стояли рядом с девушкой, своей дочерью, надо полагать, и оба попеременно что-то говорили с очень серьезными лицами. Но даже на таком расстоянии в этой серьезности Евгений почувствовал что-то не то, как будто взрослые только играли в серьезность. Девушка, надо полагать, молча слушала их, выставив им на обозрение свою беззащитную обнаженную попку. Евгений всмотрелся пристальнее. Нет, девушка не была связана. Она просто лежала на этом странном приспособлении, руками держась, надо полагать, за его край.

Евгений почувствовал, как его юный фаллос напрягается, и рвется из штанов, а его яйца набухают и наполняются такой томительной сладостью, какой в них не было еще никогда до этого момента.

Евгений вздохнул, и поправил настройку окуляров, чтобы лучше увидеть, что же будет дальше.

А дальше произошло вот что - отец девушки сделал шаг, поудобнее устраиваясь слева от нее, поднял вверх правую руку, и вдруг шлепнул свою дочь по левой ягодице! Она немного вздрогнула. Затем он шлепнул ее по правой ягодице! И вновь по левой. И вновь по правой. И опять по левой!..

Мать девушки, стоя при этом справа от нее, продолжала что-то говорить с очень серьезным видом, в то время как отец продолжал шлепать дочь по голой попе.

При этом он поднимал руку высоко, и бил как будто бы наотмашь, но Евгений шестым чувством, и с нарастающей сладостью в штанах ощутил, что отец шлепает свою дочь вовсе даже не сильно, а всего лишь ЧУВСТВИТЕЛЬНО, на грани между болью.. Между болью...

И наслаждением?...

Между болью и наслаждением?.. Неужели так?..

Тогда как можно назвать то, что видел сейчас Евгений?

Наказанием?

Воспитательным мероприятием?

Или некоей семейной процедурой, обозночающей и выражающей нечто, чего Евгений пока не мог понять?..

Шлепки продолжались, попа девушки покрывалась красными следами от ладони отца, а фаллос Евгения продолжал напрягаться и рваться из штанов. И вдруг, вместе с последними шлепками, семя Евгения вырвалось из плена, и юношу охватил оргазм такой силы, что он даже закачался, с ужасом и стыдом чувствуя, как становятся мокрыми его трусы, и стараясь не упасть с крыши вниз!

Но бинокль из рук он не выпустил.

Наконец, отец девушки опустил руку, а ее мать принялась растирать ей попу руками. Затем оба родителя наклонились и поцеловали уже совсем красную попу дочери каждый в свою половинку.

После этого мать заботливо подняла трусики дочери вверх по ее ногам, оправила их на положенном месте, и опустила ее сорочку обратно. Отец что-то коротко сказал, и дочь медленно встала со своего ложа и повернулась к родителям.

Тут же Евгений с восторогом увидел, что эта девушка - его сверстница из параллельного класса!.. Он даже знал, что ее зовут Лиза, но так робел перед ее удивительно красотой, что даже ни разу не сделал попытки познакомиться или хотя бы поинтересоваться, где она живет.

Он всмотрелся в ее лицо. На нем не было слез. А было, наоборот, какое-то глубинное удовлетворение, самого высокого, духовного свойства. Удовлетворение и благодарность.

Лиза подошла к только что отшлепавшему ее отцу, и он обнял, и поцеловал ее, подшепнув пару раз уже легонько, ободрительно, как маленькую.

Затем Лиза подошла к матери, и та, в свою очередь, тоже расцеловала свою дочь, тоже ободрительно ее подшлепнув.

И тут на Евгения вновь накатила греза! Но уже нового свойства.

Он вдруг как бы переместился в Лизу, и стал ею! Это его, в образе девушки, только что сладко отшлепал папа, это ему-ей мама заботливо одевала спущенные перед процедурой трусики и поправляла платье, и это его-ее сейчас обнимали и целовали родители, завершая эту чувственную и трогательную экзекуцию, которая ни в коем случае не было экзекуцией в истинном, привычном смысле этого слова.

Ах, как это приятно, вдруг понял Евгений, быть заботливо отшлепанным своими собственными родителями! Как это приятно - одеть красивые трусики и платье только для того, чтобы поднять платье, и спустить трусики, чтобы предоставить для родительских шлепков свои ягодицы.

«Хочу, хочу быть отшлепанным папой и мамой!» - мысленно воскликнул Евгений. - «И не просто так отшлепанным, а в образе девочки! В платье! В красивых трусиках или даже пышных панталонах! Чтобы снимать их, и лежать голой попой вверх! И пусть шлепают! Пусть шлепают!..»

От этих мыслей Евгений опять начал возбуждаться, но в его железах еще не накопилось достаточно семени, и потому физическое возбуждение угасло.

Но душевное, чувственное - осталось.

Продолжение >>